высокого московского гостя. Из самой московской полиции. Ты уж, милейший Иван Петрович, помоги, чем можешь! Память у тебя отменная. Говорят, что ещё Куликовскую битву помнишь! – засмеялся пристав.

– Куликовскую битву не помню. Э как ты загнул. Но чем я могу – помогу. Твои слова, да Богу в уши! Старею уже, не помню всего. Но всё равно, приятно за похвалу. Тебя то ещё голопузым помню! Говорите, за чем пожаловали.

– Иван Петрович, а не учился ли на вашей памяти некий Иван Фремов из Алешни. Который затем, по окончанию училища, попал на службу на тульский оружейный завод. Попробуйте вспомнить. Очень важно!

Старик смотритель, наморщил старческий лоб. Пошевелил губами, повторяя вопрос про себя, долго думал. Пристав стоял молча. Видимо старик пользовался заслуженным уважением. Посмотрел оценивающе на сыщика.

Вдруг начал рассказывать, иногда делая паузу и что-то вспоминая: «Да были такие ученики, два брата Фремовы. Один точно Иван, а второго не вспомню. Разница в возрасте всего год. Когда Иван отучился первый класс и перешёл во второй, то на первый класс пришёл его родной младший брат. Как раз в этот год у них и родителей не стало, умерли по старости. Но кто-то их содержал, деньгами да заботой помогал, не голодали, одежка всегда была в исправности. Один раз всего приезжал какой-то родственник, забирал братьев на похороны родителей. Важный, немногословный, видно на военной службе. Больно уж выправка профессиональная. Только прихрамывал малость. Они запомнились мне тем, что очень разные были. Иван очень прилежный был, старательный. Учился хорошо, всем, кто просил, всегда помогал. Слова плохого не услышал от него никто никогда. Вот брат был другой. Пока Иван учился, он брата контролировал. Когда закончил учиться и уехал в Тулу работу искать, то младший брат, по-моему, Федор, – вспомнил смотритель, – совсем от рук и отбился. На третьем году, когда значит Иван уехал, он с одним местным связался. Тот был оторви и выбрось с детства. Родителя у него не было. Отец на войне солдатом погиб. Мать пила беспробудно, пока зимой не замерзла на улице. Так вот, этот товарищ воровством промышлял. В начале, жалели его все горожане, кто знал его сиротскую долю. Подкармливали, прощали мелкое воровство. Затем, когда вырос и достиг осемнадцати летнего возраста, прощать перестали. Да и буйный сильно был, из драк не вылазил. В одной такой драке ему ножом щеку сильно порезали, на всю жизнь страшный шрам остался. В другой драке, по пьяному делу, указательный палец на левой руке отрезали. Когда за нож схватился рукой. Кабаки сильно он любил, а как напьется, все в драки лез. Так вот, подружились они сильно. Федор учиться бросил, одни отрицательные претензии начал получать. Постоянно у босяка этого в доме, развалюхе, на окраине жил. Но, как раз к выпуску, друг его босяк убил по неосторожности человека в трактире. С ним был и Федор. Товарища этого посадили в Белевскую тюрьму, на сколько лет не знаю, врать не буду. С тех пор горожане, да трактирщики, у нас свободно вздохнули. Он больше в городе не появлялся. Где сейчас обитает, неизвестно. Помог чем? Или нет?».

– Молодец, Иван Петрович! Говорил же, что память у тебя отменная! Может, ещё что припомнишь? – похвалил и попросил пристав.

– Хвалить меня вздумал! Сам знаю, что молодец! – сердито огрызнулся независимый старик.

Евграф слушал не перебивая, сведения были значительными, многое проясняли. Память у смотрителя действительно была отменная. Но ходу расследования по чертежам по-прежнему ничем особым не помогло. Иван Петрович, сделав паузу, посмотрев вновь на гостей, продолжил: «Так вот, когда этого товарища посадили, приезжал Иван, брат его. С ним и сестра младшая была. Как звать точно не вспомню. Один раз всего видел. Но красивая девка была, ухоженная, не забитая, на крестьянку не похожая. Только вид какой-то страдальческий».

– Чем же всё закончилось? – спросил сыщик.

– Так вот, они все и уладили. С кем и кому сколько дали, не знаю. Может и не давали ничего, врать не буду. Рядом не стоял, – смело посмотрев на полицейского начальника, заявил старик.

– Тебе бы, старый, всех обвинить в воровстве да казнокрадстве! Побойся Бога, – несколько сердито вклинился в разговор пристав.

Весело сверкнув глазами, Иван Петрович продолжил: «Вот Бога только и боюсь, остальных бояться не с руки. Старый я уже, что бы людей бояться. Так вот, все с местной властью и потерпевшими уладили, как я уже говорил. Два дня здесь жили, квартиру снимали. Доучиться не дали Федору, увезли с собой в Тулу. Всем учителям и даже дворнику подарки сделали, что бы значит, не поминали лихом».

– А как звали этого хулигана? Не припомните? – уточнил сыщик.

– Помню, как не помнить, он у меня еще и рубль украл из сюртука. Умелый по темным делам малый был, с самого детства. Герасим Кондратьев, кажись звать.

Постоял, подумал, опять наморщив лоб и шевеля губами.

– Больше нечего мне вам сказать, – сказал он и не обращая внимания на обоих полицейских, старческой походкой пошел ко входу в училище.

Евграф был удивлён. Получалось, что Фремов не указал брата и сестру в своём деле. Кто этот родственник? Тот, который приезжал всего один раз? Где сейчас проживают брат и сестра покойного Ивана Фремова? Вопросов возникло много. По босяку, как его называл смотритель, все было ясно и понятно. Это скорее всего и был убитый человек, при нападении на графа, грабитель и убийца старшего приказчика со спичечной фабрики. Времени на разбирательство, в общей сложности, он потратил не много. Около четырех часов. Делать здесь было больше нечего. О поездке он не жалел, сведения были действительно нужными. Вероятность того, что сыщик может вернуться в Тулу к вечеру, была полной. Поэтому он попросил Ивана Ивановича сопроводить его на почтовую станцию. Простой народ называл станцию – ямой. Надо было, основываясь на авторитете пристава, помочь ему найти подходящий экипаж. Страж порядка с радостью согласился. Перспектива отправить беспокойного гостя из родного города его устраивала полностью. В глазах Ивана Ивановича читалось желание продолжить ночные посиделки, видимо, похмелье давало о себе знать. Тем более, что Прохор, наверное, уже сбегал на базарную площадь и принес все необходимое для застолья. Пока ехали до почтовой станции, сыщик попросил пристава никому не рассказывать о полученной информации. На что получил полные заверения, радостного Ивана Ивановича.

Пристав вошел на станцию полным хозяином. Разговоры и склоки сразу стихли. Вызвал к себе станционного смотрителя. Тот прибежал немедля, поклонился и уточнил, что необходимо сделать. Полицейский начальник, как уважаемый в городе человек, приказал выделить курьерскую лошадь для Евграфа. Их в Алексине было всего две и предназначались только для правительственных курьеров и особо важных персон. На почтовой станции сыщик предъявил станционному смотрителю вместо подорожной, дающей право пользования лошадьми, свой служебный документ. Немедленно был записан в особую учетную книгу, куда вносились все путешественники.

Ямщик был рад, что лошадь была лучшей, курьерской, и бежала резво. Кроме того, был молод, весел и обладал хорошим звучным голосом. Как только выехали за черту города, попросил разрешения петь песни до хрипоты. На что получил разрешение от довольного развлечения сыщика. Евграф с удовольствием слушал ямщика, голос его разлетался над полями. Было весело, несмотря на грусть и печаль, отражаемые в песнях. Песни все у ямщика были о несчастной любви, грустные с печальным концом, иногда он их чередовал с солдатскими. Исполнял их по два-три раза. Каждый раз меняя интонации. Иногда пел с грустью. Иногда с залихватской радостью. Время пролетело незаметно, начинало темнеть, возница перестал петь. До Тулы оставалось немного. К деревне Барсуки подъехали уже в сумерках.

«Верст через восемь буду у Петра. Уточню его результаты по Белёвскому замку, беседе с генералом Муратовым. Возможно, увижу Ольгу», – подумал Евграф.

Последнее его интересовало больше всего. Надо сказать честно, обмениваться сведениями не было никакой необходимости. Сыщик